«Если дотянем до утра, будем жить вечно»
Ночью 26 апреля 1986 года реактор № 4 Чернобыльской атомной электростанции взорвался, положив начало одной из самых страшных ядерных катастроф в истории. Основываясь на более чем десятилетней работе, записях сотен бесед, на личной переписке, неизданных воспоминаниях и недавно рассекреченных архивных документах, журналист Адам Хиггинботам написал книгу, в которой показал чернобыльскую аварию глазами ее первых свидетелей — «Чернобыль: История катастрофы». Она выйдет в конце апреля в издательстве «Альпина нон-фикшн». С разрешения издательства «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
Сразу после 1:25 утра, когда багровый конус пламени, переливающегося вокруг полосатой вентиляционной трубы, взлетел на 150 метров в небо над атомной станцией, в военизированной пожарной части №2 прозвучал сигнал тревоги. На главной панели в диспетчерской внезапно вспыхнули сотни красных сигнальных лампочек — по одной на каждую комнату комплекса Чернобыльской АЭС.
Большинство из 14 пожарных третьего караула спали на своих койках в дежурном помещении. Громкий удар сотряс стекла в окнах, тряхнул пол, разбудив их. Натянув сапоги, они под звуки пожарной сирены высыпали на бетонную площадку перед частью, где стояли наготове три грузовика с ключами в замках зажигания. В этот момент диспетчер крикнул, что на атомной станции пожар, они обернулись и увидели, как огромное грибообразное облако расползается в небе над 3-м и 4-м блоками, меньше чем в полукилометре, в двух минутах езды от них.
Лейтенант Правик скомандовал выезд, и один за другим три красно-белых пожарных ЗИЛа рванули к станции. 24-летний сержант Александр Петровский не нашeл свою каску и вместо нее схватил форменную фуражку Правика. Часы показывали 1:28. За рулем первого грузовика сидел Анатолий Захаров, крепкий общительный мужчина 33 лет. Он числился парторгом части и работал не только на станции, но еще и спасателем в городе: вооружившись биноклем и сев на моторную лодку, вытаскивал из Припяти пьяных купальщиков. Захаров повернул направо и на полной скорости погнал вдоль забора атомной станции. Крутой поворот налево, въездные ворота, и вот, проскочив мимо длинного, приземистого здания дизель-генераторов, они мчат по территории атомной станции. Включенная рация извергала распоряжения и вопросы: что произошло? Какие повреждения наблюдаете? Прямо за ними ехали две цистерны с водой, дежурный караул Припятской пожарной части тоже спешил на пожар. Лейтенант Правик объявил высший уровень тревоги, номер три, вызывая на помощь все свободные пожарные части Киевской области.
В ветровом стекле машины маячило здание станции. Захаров свернул на подъездную дорогу, проехал между бетонными сваями второго яруса и направил машину к северной стене третьего реактора. И там, с расстояния 30 метров, увидел то, что осталось от 4-го энергоблока.
Наверху, в зале управления 4-го блока, все говорили одновременно, а заместитель главного инженера Анатолий Дятлов пытался понять, что показывают приборы. Созвездие красных и желтых сигнальных ламп мигало над консолями пультов турбины, насосов и реактора, крякали не переставая электрические сирены. Картина вырисовывалась мрачная. Индикаторы показывали, что все восемь главных аварийных клапанов открыты, но воды в сепараторах не оставалось. Этот сценарий был за гранью максимальной проектной аварии, худший кошмар атомщика: активная зона задыхается без тысяч литров жизненно необходимого охладителя, растет угроза расплавления активной зоны.
А за пультом старшего инженера управления реактором Топтунова стрелки на циферблатах сельсинных датчиков замерли на отметке 4 метра, показывая, что стержни управления застряли намертво, не опустившись даже до половины. Топтунов освободил стержни от электромагнитных захватов, чтобы сила тяжести опустила их донизу, но почему-то они застряли прежде, чем остановить реактор. Серые жидкокристаллические цифры показаний ионизационных камер, размещенных вокруг активной зоны, бегали вверх и вниз. Там что-то еще происходило, но ни Дятлов, ни люди вокруг него уже не могли ни на что повлиять.
В отчаянии Дятлов повернулся к инженерам-практикантам Виктору Проскурякову и Александру Кудрявцеву и распорядился завершить остановку реактора вручную. Он велел им отправиться в реакторный зал и силой задвинуть стержни в ядро.
Практиканты послушались, но, как только они вышли из зала, Дятлов сообразил, что делает ошибку. Если уж стержни не падают под своим весом, их не удастся сдвинуть вручную. Он выскочил в коридор, чтобы вернуть практикантов, но они уже исчезли в облаках пара и пыли, заполнивших помещения и лестничные пролеты блока №4.
Вернувшись в зал управления, Дятлов начал отдавать приказы. Начальнику смены Александру Акимову он сказал, чтобы тот отпустил домой всех, без кого сейчас можно было обойтись, включая старшего инженера управления реактором Леонида Топтунова, нажавшего кнопку остановки реактора АЗ-5. Затем велел Акимову запустить насосы аварийного охлаждения и вытяжные вентиляторы и дал команду открыть клапаны трубы охлаждения. «Мужики, — сказал он, — мы должны подать воду в реактор».
Выше, на отметке «плюс 12.5», в комнате без окон, где сидели старшие инженеры, Александра Ювченко окружали пыль, пар и темнота. Из-за выбитой двери доносилось ужасное шипение. Ювченко нашарил на столе телефон, попробовал связаться с блочным щитом управления №4, но линия молчала. Потом кто-то позвонил с блочного щита управления №3 и сказал: «Срочно несите носилки».
Ювченко подхватил носилки и побежал вниз на отметку «плюс 10», но прежде, чем он добрался до зала управления, его остановил растерянный человек в почерневшей одежде, с окровавленным и неузнаваемым лицом. Только по голосу Ювченко понял, что это его друг, оператор насосов охлаждения Виктор Дегтяренко. Виктор сказал, что идет со своего рабочего места и что там остались люди, которым нужна помощь. Светя во влажную темноту фонариком, Ювченко увидел второго оператора по другую сторону кучи обломков. Грязный, мокрый и ошпаренный струей пара, он все же стоял на ногах. Он дрожал от шока, но отмахнулся от Ювченко. «Я в порядке, — сказал он. — Помоги Ходемчуку. Он в насосной».
Потом Ювченко увидел появившегося из темноты своего коллегу Юрия Трегуба. Его послали с блочного щита управления №4 вручную открыть вентили системы охлаждения высокого давления и залить активную зону реактора водой. Зная, что для этого потребуются как минимум двое, Ювченко направил раненого оператора туда, где ему окажут помощь, а сам пошел с Трегубом к емкостям охладителя. Ближайший вход был завален обломками, они спустились на два этажа вниз и оказались по колено в воде. Дверь в зал заклинило намертво, но через узкую щель они сумели заглянуть внутрь.
Все было разрушено. Гигантские стальные цистерны разорвало как мокрый картон, а там, где должны были быть стены и потолок зала, они увидели сияющие звезды. Внутренности затемненной станции заливал лунный свет.
Трегуб и Ювченко повернули в транспортный коридор и вышли наружу. Стоя в полусотне метров от реактора, они одними из первых осознали, что произошло с 4-м энергоблоком. Это было ужасающее, апокалиптическое зрелище: крыши над реакторным залом не было, правую стену почти полностью разрушило взрывом. Половина контура охлаждения исчезла: слева висели в воздухе емкости и трубы, которые питали главные циркуляционные насосы. Ювченко понял, что Валерий Ходемчук наверняка погиб: место, где тот стоял, было погребено под дымящейся кучей обломков, освещаемой вспышками, — оборванные кабели под напряжением 6000 вольт, толщиной с мужскую руку, раскачивались, «коротя» и осыпая искрами обломки.
И откуда-то из массы обломков железобетона и балок — из руин блока №4, в которых должен был находиться реактор, — Александр Ювченко увидел нечто еще более устрашающее: мерцающий столб эфирного бело-голубого света, поднимающийся прямо в ночное небо и исчезающий в бесконечности. Это странное, окруженное языками пламени от горящего здания и перегретых кусков металла и оборудования свечение на несколько секунд заворожило Ювченко. Но Трегуб потащил его назад, за угол, подальше от опасности: свечение, которое захватило воображение Ювченко, было вызвано радиоактивной ионизацией воздуха и почти наверняка означало, что открытый реактор смотрит сейчас прямо в атмосферу.
Когда три грузовика пожарной части №2 подъехали к 4-му блоку, им навстречу выбежал сотрудник пожарной безопасности станции. Это он вызвал пожарных. Анатолий Захаров выпрыгнул из своей кабины и огляделся. На земле беспорядочно валялись графитные блоки, многие еще светились от сильного жара. Захаров видел, как строили реактор, и точно знал, что это.
— Толик, что это? — спросил один из бойцов. — Пацаны, это нутро реактора, — сказал Захаров. — Если дотянем до утра, будем жить вечно.
Правик приказал Захарову оставаться на связи и ждать указаний. Они с командиром взвода Леонидом Шавреем проведут разведку и найдут очаг возгорания.
— И тогда начнем тушить, — сказал Правик.
С этими словами они исчезли в здании станции.
Внутри турбинного зала 4-го блока двое пожарных увидели картину полного хаоса. Битое стекло, бетон и куски металла валялись повсюду; несколько ошеломленных операторов бегали тут и там в дыму, поднимавшемся от обломков; стены здания дрожали, и откуда-то сверху несся рев вырывающегося пара. Окна вдоль ряда А были разбиты, и лампы над турбиной №7 разлетелись; струи пара и горячей воды хлестали из изуродованного патрубка подающей трубы, вспышки пламени были видны сквозь клубы пара в районе топливных насосов. Часть крыши провалилась, и тяжелые обломки — выброшенные взрывом из здания реактора на крышу зала — продолжали падать сверху. В какой-то момент свинцовая пробка, закрывавшая канал реактора, кувыркаясь, упала с потолка и врезалась в землю в метре от оператора.
У Правика и Шаврея, обычных пожарных, не было приборов для измерения уровня радиации. Рации не работали. Они нашли телефон, попытались связаться с диспетчером Чернобыльской станции, чтобы узнать какие-то подробности происшествия, и не смогли дозвониться. Следующие 15 минут они бегали внутри станции, но ничего не установили наверняка, кроме того, что части крыши турбинного зала провалились, а то, что осталось, горело.
К тому времени, как Правик и Шаврей вернулись к своим товарищам, к 3-му энергоблоку прибыли пожарные из городской части Припяти. К двум часам ночи бойцы еще 17 пожарных частей со всей Киевской области направлялись к станции, а с ними поисковые команды, экипажи спасательных лестниц и цистерны. В Министерстве внутренних дел в Киеве уже создали кризисный центр и требовали докладывать об обстановке каждые 40 минут.
В своей квартире через улицу от Припятского отделения милиции Петр Хмель, командир первого караула военизированной пожарной части №2, готовился лечь спать после долгой вечерней попойки, когда в дверь позвонили. Это был Радченко, водитель из части.
«Пожар на четвертом блоке», — сказал он.
Хмель надел форму и спустился к присланному за ним УАЗику. Собираясь, Хмель успел прихватить полбутылки «Советского шампанского». Пока УАЗик поворачивал на улицу Леси Украинки, лейтенант припал к бутылке и осушил ее до донышка.
Тревога тревогой, но не пропадать же напитку.
В квартире на проспекте Ленина Виктора Брюханова разбудил телефонный звонок — через две минуты после взрыва. Когда он зажег свет, проснулась и жена. Звонки со станции посреди ночи не были чем-то необычным, но сейчас, пока муж слушал, что ему говорят в трубку, Валентина видела, как меняется выражение его лица. Виктор положил трубку, оделся и вышел из квартиры, не сказав ни слова.
Не было еще двух часов ночи, когда он приехал на станцию. Увидел изломанный контур четвертого блока, подсвеченный изнутри тусклым красным сиянием, и понял, что случилось худшее.
«Сяду в тюрьму», — подумал он.
Войдя в главный административный корпус, директор приказал открыть аварийный бункер в подвале. Он строился как убежище для персонала в случае ядерной войны. Укрепленный бункер вмещал кризисный центр со столами и телефонами для всех начальников отделов станции, обеззараживающие души, лазарет для раненых, воздушные фильтры, поглощающие отравляющие газы и радионуклиды из атмосферы, дизель-генератор и трехдневный запас пресной воды на 1500 человек — все это было надежно укрыто за стальной дверью воздушного шлюза. Брюханов сначала поднялся в свой кабинет на третьем этаже и попытался дозвониться до начальника смены станции. Тот не отвечал. Брюханов распорядился активизировать автоматическую систему телефонного оповещения, разработанную для информирования руководства об аварии высшей степени — Общей радиационной аварии. Это означало выброс радиации не только внутрь помещений станции, но и на поверхность земли и в атмосферу.
Приехал мэр Припяти вместе с курировавшим станцию майором КГБ и секретарями парткомов города и станции. У них было много непростых вопросов. У директора ответов не было.
Длинное, узкое, с низким потолком помещение бункера, заставленное столами и стульями, быстро заняли вызванные по тревоге начальники отделов ЧАЭС. Брюханов сел у двери, за стол с несколькими телефонами и небольшим пультом, и начал докладывать об аварии своему руководству. Первым делом он позвонил в Москву в «Союзатомэнерго», затем — первому и второму секретарям Киевского обкома партии. «Случилось обрушение, — сказал он. — Непонятно, что произошло. Дятлов сейчас разбирается». Потом он позвонил в республиканское министерство энергетики и диспетчеру областных энергосетей.
После этого директор начал принимать доклады о повреждениях от начальника службы радиационной безопасности станции и начальника смены: на энергоблоке №4 произошел взрыв, к реактору пытаются организовать подачу охлаждающей воды. Брюханов узнал, что приборы на блочном щите управления все еще показывают нулевой уровень охладителя. Он боялся, что они стоят на краю самой ужасной катастрофы, какую можно представить: отсутствие воды в реакторе. Никто еще не сказал ему, что реактор уже уничтожен.
Вскоре в бункере было уже человек 30-40. Гудела вентиляция, царила полная неразбериха. Гомон голосов отражался эхом от толстых бетонных стен — начальники подразделений вызывали по телефону сотрудников, все готовились закачивать воду в активную зону реактора №4. Брюханов неподвижно сидел за своим столом у двери: его обычное немногословие превратилось в ступор, движения были замедленными, казалось, он онемел от потрясения.
Увидев весь ужас разрушения 4-го блока снаружи, Александр Ювченко и Юрий Трегуб бросились назад в здание станции — доложить обстановку. Но, прежде чем они добрались до щита управления, их остановил начальник Ювченко, Валерий Перевозченко, начальник смены реакторного цеха. С ним были двое практикантов, которых Дятлов послал опустить стержни управления вручную. Ювченко попытался объяснить им, что это бессмысленно: стержней управления — да и самого реактора — уже не существовало. Однако Перевозченко настаивал: Ювченко видел реактор снизу, нужно оценить ущерб сверху.
Трегуб отправился к щиту управления, а Ювченко согласился помочь Перевозченко и практикантам найти доступ в реакторный зал. Приказ есть приказ, кроме того, у него был фонарь, а у них нет. Вчетвером они поднялись по лестницам с отметки «плюс 12» на отметку «плюс 35». Ювченко шел последним. Наконец, пройдя через лабиринт разрушенных стен и изогнутого металла, они добрались до массивной двери воздушного шлюза зала реактора. Стальная, заполненная бетоном дверь весила несколько тонн, шатунный механизм, который удерживал ее открытой, был поврежден взрывом. Если они войдут, и дверь за ними захлопнется, они окажутся в ловушке. Ювченко согласился остаться снаружи. Он уперся плечом в дверь и изо всех сил удерживал ее открытой, пока трое его коллег переступили через порог.
Внутри места почти не было. Перевозченко стоял на узкой приступке и светил вокруг себя фонариком Ювченко. Желтый луч фонарика выхватывал контуры «Елены», гигантского диска, косо висящего на краях корпуса реактора. Сотни проходивших сквозь него узких паровых труб были разорваны и свисали спутанными клубками, как волосы растерзанной куклы. Стержней управления не было в помине. Глядя в расплавленный кратер внизу, трое мужчин с ужасом осознали, что уставились прямо в активную зону — раскаленное чрево реактора.
Перевозченко, Проскуряков и Кудрявцев оставались на карнизе, пока Ювченко держал дверь, — минуту, не более. Но и это было слишком долго. Все трое получили смертельную дозу радиации за несколько секунд.
Когда, потрясенные увиденным, они ввалились обратно в коридор, Ювченко тоже решил взглянуть на разрушения. Но Перевозченко, ветеран атомного подводного флота, который отлично понимал, что случилось, отодвинул молодого человека в сторону. Дверь захлопнулась.
«Не на что там смотреть, — сказал он. — Идем отсюда».